Пятница
19.04.2024
21:12

Форма входа

Поиск

Наш опрос
Вы нашли на сайте то, что искали? Да, и узнал(а) много нового Да Нет, но получил(а) другие интересные сведения Нет Затрудняюсь ответить Результаты \| Архив опросов Всего ответов: 248

Статистика

Курганы Руси

Славянские представления о душах

Глава "Души усопших" из книги
А.Н. Афанасьева "Поэтические воззрения славян на природу".
Продолжение. Страница 7. Перейти на страницу 1.

Ночью на мертвецкий Велик день покойники встают из гробов, оставляют деревенское кладбище и, одетые в белые саваны, собираются в приходскую церковь; давно умершие попы облачаются в ризы, освящают церковь и совершают торжественную службу, по окончании которой все предстоящие христосуются (Харьков. губ. ). На Семицкой неделе в полях и рощах показываются русалки и мавки; крестьяне ходят тогда на кладбища, творят поминки, опахивают (обметают ветками) могилы и катают по ним красные и желтые яйца. Как на Пасху крошат на могилах яйца для птиц, так на Семик бьют их и кладут на могилы для покойников, которые, по мнению народа, охотно приемлют и вкушают это приношение. В день Семика и на Троицу крестьянки готовят яишницу и несут в лес, при пении обрядовых песен: Радуйтесь, белые березоньки! Идут к вам девушки, Несут к вам яишницу. Ио, ио, Семик да Троица!2 При обряде крещения кукушек также употребляются крашеные яйца. Выше (стр. 73) мы привели свидетельства, что в старину, празднуя «русальи», было в обычае наряжаться в звериные шкуры, что служило символическим знамением тех облачных покровов, в которых являются стихийные духи; эти «ряженые» заводили шумные игры, песни и пляски — подобно тому, как пробужденные от зимнего сна духи кружатся в буйной пляске вихрей и запевают дикую грозовую песню. Древние чехи, при совершении поминок по мертвым, бегали наряженные в шутовские (ско- морошьи) одежды и личины и предавались неистовому веселью3. Понятно, что поминальные празднества должны были получить двойственный характер: с одной стороны, оставшиеся в живых горевали по своим покойным родичам, лили о них слезы и сожалели о вечной с ними разлуке; а с другой, признавая усопших за существа стихийные, они считали религиозным долгом участвовать в их шумной радости при весеннем пробуждении природы. Такой двойственный характер древней тризны и доныне остается любопытною чертою народных поминок (см. гл. XXIX). Стихийные явления природы рисовались фантазии древнего человека в различных образах, воплощались в те или другие животненные формы и даже принимали на себя подобие некоторых неодушевленных предметов. Согласно с этим душам-эльфам была приписана чудесная сила превращений. Мы знаем, что душа, по мнению наших предков, излетала из человеческого тела птичкою, мотыльком или другим крылатым насекомым и в этом виде возносилась в царство блаженных. Под влиянием такого воззрения в исчезновении насекомых и отлете птиц осенью стали усматривать удаление душ в небесные области, где во все продолжение зимы осуждены они пребывать в плену, под крепкими запорами демонических сил; наоборот, в появлении насекомых и прилете птиц весною почерпалось твердое убеждение, что настала пора освобождения, что небо отверзло свои врата и души поспешают посетить землю. Немецкие предания представляют аиста, лебедя, бабочку и жука то проводниками усопших в блаженный Engelland, то приносителями младенческих душ, посылаемых Гольдою на поприще земной жизни, то, наконец, видят в них самые души. Осенью, когда птицы улетают в теплые страны, аист возвращается в свое небесное отечество = Engelland, сбрасывает с себя пернатую одежду и получает человеческий облик, а в весеннюю пору снова спускается на землю легкокрылой птицею и гнездится на домовой кровле, в соседстве дружественных ему людей1. По нашим поверьям, весенние птицы прилетают из вирия, приносят золотые ключи и отпирают светлое небо и дождевые источники: «прилетел кулик из заморья, принёс весну из неволья» (сравни II, стр. 73, 229). В Германии думают, что ключ от Glasberg'a (т. е. небесного свода) обретается лебедем2. Поэтому русские поселяне встречают этих птиц как долгожданных и приятных гостей и нарочно рассыпают для них в марте и апреле месяцах льняное и конопляное семя по своим дворам3. При начале весны, особенно 25-го марта — в день благой вести о воплощении «праведного солнца» Христа — и на праздник его Светлого Воскресения, существует обычай выпускать птиц на волю из клеток4. Символический обряд, знаменующий освобождение стихийных гениев и душ из той неволи, в какой томились они — заключенные злыми демонами зимы. Первый прилетевший аист, первая ласточка или кукушка почти у всех индоевропейских народов приветствуются как вестники благодатной весны; с их прилетом связывают начало теплой и ясной погоды. Стрелять в этих птиц и разорять их гнезда считается за величайший грех. Французы и немцы называют ласточку «птицей Господа Бога»; на Руси она почитается святою, а у чехов — птичкою Богородицы5; кукушка, по указанию старинной польской хроники, была и посвящена Живе, богине мировой жизни (= весны), плодородия и любви, и принималась за ее воплощение (см. гл. XXVIII). Прилетая из вирия, из той заоблачной страны, откуда нисходят души новорожденных, куда удаляются усопшие и где пребывают девы судьбы (парки, норны, роженицы), кукушка ведает часы рождения, брака и смерти. Доныне замужние женщины спрашивают кукушку, сколько будет у них детей, а девицы — скоро ли будут сосватаны и как долго проживут в брачном союзе? Сколько раз прокукует кукушка, столько лет суждено оставаться в девках или столько лет быть замужем. Точно так же, заслышав впервые весенней порою кукушку, обращаются к ней с вопросом: сколько лет остается жить на белом свете? Ответы ее признаются за пророчество, посылаемое свыше: по выражению малорусских песен, «що вона ковала — промиж святых чувала», т. е. слышала на том свете, в царстве блаженных; «що вона ковала — тому стати й бути!»6 Если ласточки и голуби летают около дома во время свадебного пиршества, это предвещает молодым счастие в супружестве; вьется ли ласточка возле окон — в том доме, по народной примете, вскоре просватают невесту7. Маленький жучок — coccinella septempunctata назывался индусами Indra-gopa; литовцы называют его чехи — boži kravička, slyničko, sunečnice, поляки — babinka, сербы — бабе. Исчисленные нами названия, а равно и причитания, с какими обращаются к этому насекомому (так называемые «sonnenlieder»), свидетельствуют, что оно было посвящено Фрее или Гольде, вместо которых в христианское время стали разуметь Деву Марию; у славян это — богиня Лада, прекрасная дева зари, дарующая дневной свет и цветущую весну. Отчизна «божьей коровки» есть пресветлый рай — Engelland или небесный колодец, откуда и прилетает она к нам весенним гостем. Вот свидетельства народных причитаний: a) Marienwörmken flîg furt, Flîg furt nach Engelland! Engelland ist zugeschlossen, Schlüssel davon abgebrochen. b) Herrgottspferdchen fliege, Vater1 ist im kriege. Mytter2 ist in Engelland, Engelland ist abgebrannt. c) Herrgottspferdchen fliege weg, Dein häuschen brennt, Dein kähnchen schwimmt, De ne kinderchen schreien nach butterbrod, или: deine kinder weinen alle mit einander. В других песнях говорится: flieg in den himmel, flieg in's Herrgottsgärtchen, т. е. лети в небесное царство, в сады блаженных = Engelland; это царство, которое до сего времени было замкнуто зимнею стужею и омрачено сплошными тучами, уже загорелось пожаром весенней грозы, и владыка его (= бог-громовник) вступил в борьбу с демонами. Жук представляется здесь как проводник малюток душ; поспешая в райские области, они переплывают воздушный океан в легкой ладье или переносятся через него на крыльях солнечного жука, почему этот последний и называется божьим конем. По основному пред- ставлению, Marienkafer сам есть воплощение души = мары (Mârkäfer), на севере coccinella известна под именем murihoene. Подобно тому бабочку называют в Норвегии marihoena, murihoene; мотыльку libelle в Германии дают название Gottespferd, а на шведских островах — horsho-måra = pferdemâr; точно так же сербы именуют бабочку вилиным конем, а к жуку coccinella обращаются с воззванием: маро! Комары, мухи и другие насекомые, прилетающие весною, по словам русских поселян, из вирия, по немецкому поверью, приплывают на корабле из царства эльфов (Elbenreich). При зареве небесного пожара, объемлющего это царство, дети = мары плачут и просят хлеба, т. е. льют дожди и призывают на землю плодородие. Вслед за пронесшеюся грозою и пролившимися дождями небо просветляется и ясное солнце выходит из-за темных туч, или, выражаясь поэтическим языком народных причитаний — Мариин жук выводит весеннее солнце из облачных колодцев: a) Käferl, käferl! flieg nach Mariabrunn und bring uns ä schöne sunn. b) Goldhenne! lass die sonne scheinen, die regenwolke, den wolkenfleck lass den wind vertreiben, klar auf im suden, die wolken, gehn nieder im norden». Поэтому Мариина жу- 1 Небесный владыка, отец богов и людей. 2 Фрея или Гольда. ка называют sunnenschienken и уверяют, что если убить его, то на другой день не будет солнца, т. е. жук не полетит на небо и не принесет хорошей погоды. В Швабии его величают sonnenkind (= pyc. солнышко); кто его убьет, тот попадет в ад1. Чтобы освободить дневное светило, дать простор его лучам, жук отпирает небо золотым ключом = молнией. Маленьких золотистых жуков шведы называют Jungfrau Maria's schlusselmagd; в числе других воззваний, обращаемых к Marienkäfer'y, встречаем и следующее: «flieg auf, flieg mir in den himmel n'auf, bring a goldis schlüssela runder und a goldis wickelkinda drunder». Вместе с солнечными лучами обретают свободу и души-эльфы, полоненные демонами зимы и мрака. По свидетельству одной саги, жук вырыл из-под земли ключ, с помощию которого были отворены двери горы (= тучи) и освобождены заключенные там дети. На близкие отношения рогатого жука к молниеносному пламени указывают придаваемые ему названия: donner-gueg, donnerpuppe, feuerschröter, fürböter (feueranzünder), hausbronner; народное поверье утверждает, будто он носит на своих рогах горячие уголья и, в случае причиненной ему обиды, бросает их на кровлю дома и производит пожар; присутствие такого жука в жилом здании привлекает туда грозовый удар. Поверья эти стоят в несомненной связи с баснею об аисте — приносителе небесного огня и с представлением молний летучими насекомыми (пчелами). Кобольды нередко принимают образ жука или шмеля. Наравне с немцами славяне обращаются к божьей коровке с теми же любопытными причитаниями. Чехи и моравы, сажая это насекомое на руку, произносят: a) «sluničko, sluničko! kam poletiš — do nebe, neb do pekla?» (словенцы: «povĕz ty ma, kdĕ sa vydam, či hore, či dolu, či k milemu Bohu?») b) «let' do nebes (или: na zlate okènko = к солнечному восходу, на окно богини Зори), povĕz mi — vyjde li sluničko dnes?» («bude li zitra svitit slu nečko?»2 c) «Sluničko boži! tvuů domek hoři, dej pozor, at' ti neshoři» (сравни т. I, 124—с преданием о Середе). В народной русской сказке навозный жук заставляет рассмеяться печальную Несмеяну-царевну, т. е. вызывает на небо румяную зорю (см. I, 307). Убить «божью коровку» считается за великий грех, влекущий за собою разные несчастия. Как кукушка поведает о грядущем супружестве и долготе жизни, так те же предвещания дает и Marienkäfer; посланник богини любви и жилец загробного царства, он знает, когда человеку суждено вступить в брачный союз и когда наступит час его смерти. В Германии дети сажают Мариина жука на ладонь и начинают считать: раз, два, три, и так далее по порядку — до тех пор, пока он не улетит; сколько успеешь насчитать, на столько годов и продлится жизнь. С той стороны, куда направит он свой полет, девицы ожидают жениха. В Малороссии, Сербии и Богемии допрашивают это насекомое: откуда ожидать сватов; «кажи, маро (говорят сербские девойки) откуда ћe сватови доћи?»3 Душа является не только птичкою или крылатым насекомым; она, по свидетельству немецких саг, может исходить из открытых уст человека змеею, мышью, кошкою и зверьком ласточкою. Однажды король Gunthram заснул в лесу на коленах своего верного слуги; пока он спал, изо рта его выползла змея, приблизилась к ручью и стала пытаться как бы переправиться на другую сторону. Чтобы помочь ей, слуга положил через ручей свой меч; змея скользнула по нем и, перейдя на противоположный берег, исчезла в горе. Спустя несколько времени она возвратилась 1 Наоборот, кто поставит навозного жука, лежащего на спинке, на ноги — тот очищается от семи грехов. Об одном мельнике рассказывают, что он рубил дрова на Шварцвальде и, утомленный работою, заснул; из него выползла мышь и пустилась бежать, и так как более она не возвращалась, то мельника нашли мертвым. Другие саги повествуют: о ратнике, из которого выходила ласточка (wiesel); о чертовой невесте (ведьме), из открытого рта которой выползала кошка или красная мышь, причем оставленное таинственным зверьком тело впадало в сонное оцепенение. В поминальные дни, когда тени усопших приходят на землю, в Германии считается непозволительным убивать жаб и лягушек, потому что в их виде являются души1. Малорусская легенда передает видение старца: в глубокую полночь собрался он в путь, входит в одну комору — там «дви свички стоят и два голуби цилуютця», входит в другую комору — «и там дви свички горять и дви гадюки кусаютця». В первой комнате спали муж с женою, жившие между собой в постоянной любви и согласии, а в другой покоилась сном несогласная, враждующая чета2. По чеш- скому поверью, если человек во время сна почувствует сильную жажду — душа его выползает в открытые уста в виде маленькой змейки или белой мыши и спешит напиться; если в это время перевернуть спящего в другую сторону, то душа не найдет дороги в покинутое ею тело — и человек умирает3. Предания о змеях, вползающих в сонных людей через их разинутые рты, известны и между русскими поселянами (см. т. II, стр. 284). Змеи, как воплощение небесного пламени молний, признаны были за родовых пенатов, за духов — представителей усопших предков и охранителей семейного счастия, за один из главнейших образов души человеческой. В каждой избе, по мнению чехов, обитает гад-господарик (= домовой цмок), вместе с смертию которого умирает и хозяин дома. У этого гада есть самка и детеныши, с жизнью которых связано существование хозяйки и остальных членов семьи (см. II, 274). То же суеверие уцелело и в некоторых местностях Германии; в немецких и славянских сагах змеи нередко изображаются, как гении, охраняющие колыбели младенцев; как скоро будет убита такая змея, тотчас же умирает и младенец4. Любопытно, что слово щур = предок (II, 50) в памятниках старинной письменности означает кузнечика, а в некоторых славянских наречиях употребляется в смысле ужа и крысы5, подобно тому, как нем. heimchen означает и сверчка, и душу-эльфа. В литовском и волынском Полесье утверждают, что усопшие ведьмы выходят по ночам из могил, выползая оттуда сквозь узкие отверстия, в виде мышей и ящериц6. Встречая в саду мышь, чехи принимают это за предвестие близкой смерти кого-либо из своих родичей7. Выше было объяснено, что грызуны: мышь, крыса и заяц служили для обозначения разящих молний; вместе с этим они сроднились с представлением души, и Гомер, как мы видели, изображает тени усопших летучими мышами. Подобные же сближения заставили олицетворять душу быстро скользящею ящерицей, проворною ласточкой и сверкающею очами кошкою. Наконец, жабы и лягушки приняты были за воплощение душ (по преимуществу отверженных, грешных) на том основании, что в этих гадах олицетворялись демоны разруши- . тельной бури, ливней и града; как существа, замирающие на зиму и оживающие весною, как обитатели вод и суши, жабы и лягушки были отождествляемы с душами, о которых общее верование утверждало, что они при начале весны освобождаются из темниц Смерти и нисходят на землю из (облачных) источников и колодцев. Покидая тело, душа принимает те различные образы, какие фантазия соединяла с стихийною природою богов и демонов грозы, вихрей, облаков и других воздушных явлений. По свидетельству скандинавского мифа, в то самое время, как тело Одина лежало недвижимое, оцепененное сном или смертию, дух этого верховного бога быстро переносился в отдаленные страны, оборачиваясь птицею, зверем, рыбою или змеем1. С этим свидетельством вполне совпадает указание старинной статьи о запретных книгах, которая в числе других чародейств упоминает опрометные лица звериные и птичии: «тело свое хранит мертво, и летает орлом и ястребом, и вороном, и дятлом, и совою, рыщут лютым зверем и вепрем диким, волком, летают змием, рыщут рысию и медведем»2. И доныне народ, убежденный в близкой, неразрывной связи колдунов и ведьм с нечистою силою, рассказывает, что как скоро они предаются сну или обмирают — души их освобождаются от телесных уз, подвергаются различным превращениям и участвуют в воздушном полете демонов. Здесь коренится основа учения о метемпсихозе или переселении душ по смерти из одного тела в другое. Украинцы думают, что усопший бывает поочередно муравьем (насекомым), птицей, зверем, рыбою и потом снова возрождается человеком3; в литовском и волынском Полесье существует верование, что иногда, наказуя за грехи, Бог облекает душу человека в тело того или другого животного4. О детях, присланных матерями, говорят, что они превращаются в животных, и вообще оборотень признается нашими поселянами за душу младенца, умершего некрещеным, или за душу чародея и вероотступника, осужденную вечно блуждать и не ведать покоя. Оборотень обыкновенно показывается в сумерки и ночью; с диким воем и неудержимою быстротой мчится он, перекидываясь в кошку, собаку, сову, петуха или камень, бросается под ноги путнику и перебегает ему дорогу; нередко он подкатывается клубком, снежною глыбою, копною сена, а в лесу встречают его страшным зверем или чудовищем5. По немецким преданиям, души усопших могут принимать образы зайца, собаки, свиньи, теленка, коровы, козла, овцы или барана; мары, проникая внутрь домов сквозь замочные скважины, превращаются в кошек, ласточек, мышей, куниц, в пух или перья, клок волос, солому и колосья6. Звериные образы, принимаемые покойниками, указывают на те облачные одежды, в какие облекаются они в качестве стихийных духов; превращение в перо и камень стоит в связи с преданиями о громовой стрелке, превращение в солому и колосья — с преданиями о переходе душ в растения и злаки (II, 258), а превращение в клубок ниток и волоса — с представлением облаков небесною пряжею и руном. Так как мара — с одной стороны, признавалась пряхою, а с другой — отождествлялась с облачною коровою; то отсюда объясняется, почему в народной сказке мать, превратившаяся по смерти в корову-буренушку, прядет для своей дочери лен7. В русских легендах, изображающих загробную жизнь и муки грешников, души усопших пред- коли ж гризутця два собаки над шляхом — так гризутця, так гризутця! А дид и каже: се не собаки, се два брати, щó погризлись та-й побились, идучи степом; то Бог и сказав: коли вже й ридни брати бьютця, то де ж буде те добро миж людьми? Нехай же, каже, стануть вони собаками и гризутця. Идемо, аж ходять воли в такому спашу, що й риг не видно с трави, а сами худи-худи, як дошка. А биля их ходять воли по самий земли — ни травинки пид ногами нема, да жир аж по земли тилипаетця. От дид и каже: оцё, що худии воли, то то богати люде, щò жили сами в роскоши, а бидним не помагали; а ситии воли, то то бидни люде, щò од свого рота одниймали та старцям (нищим) из послиднёго давали; от-же вони тепер и сити й напоени, а тии по роги в спашу — та худи, як дошка»1. В другой легенде мальчик-сирота едет к Богу спрашивать, зачем он взял к себе его мать? На пути в небесное царство мальчик увидел поле: на поле трава сочная, высокая, по колено лошадям будет, а кони ходят по ней худые, только кости да кожа! Увидел потом и другое поле — совсем голое, нет ни былинки, а кони гуляют добре рьяны и тучны. И поведал ему Господь: «худые кони, что пасутся в густой траве по колено, — это некогда были скупые богачи, не знавшие сострадания к бедным, а кони тучные — милосердные бедняки, которые и последним куском охотно делились с нищими». Те же образы встречаем и в сказаниях литовцев и сербов2. Души несогласных братьев сербская легенда олицетворяет боровами, осужденными на вечную ожесточенную борьбу друг с другом. Поэтическое представление скупых богачей тощими конями, а бедняков, довольных своим состоянием, — конями сытыми, тучными занесено и в апокриф, известный в рукописях XVII-ro века под названием «Беседы трех святителей», где означенная мысль выражена в любимой форме загадок: «Вопрос: что есть — стоит конь на гумне, а трава у него по самое чрево, а на траву зря изсе (изсох)? Толк: богатый человек в велицем богатстве живет, а на богатство зря изсох. Вопрос: что есть — стоит конь на гумне, не имея ни травы, ни жита, а всегда сыт? Толк: нищий человек, не имея у себя ничего, а Бога славит — всегда сыт бывает»3. В старинном поучительном слове, приписанном Иоанну Златоусту, встречаем сравнение праведных с овцами и волами: «и будут в лузе огради овцам. Луг наречется рай, а огради — райскаа места, а овце — вернии людие. И дебрь Охорьска в покои во лом. Дебрь есть вышняго Ерусалима пажить, а волове — кротции епископи и попове, иже ходят по церковному учению и инех добре учаще»4. Чехи убеждены, что душа самоубийцы в продолжение всего времени, какое бы прожил он, если б не прекратил своей жизни самовольно, блуждает в образе черного пса; в их суеверных сказаниях души усопших представляются стадом безголовых овец, белыми конями, кошками, зайцами и белыми курами5. Малютки-души, расставаясь с земною жизнию, поступают в среду стихийных духов — эльфов и карлов = становятся их добычею и увлекаются ими в загробный мир. Отсюда возникли поверья, что духи эти причиняют людям тяжкие, неизлечимые болезни и смерть (см. стр. 39—43), и что сверх того они похищают детей, т. е. собственно, забирают к себе человеческие души. Эльфы, цверги, мары и никсы воруют у матерей младенцев или подменивают их на своих собственных — безобразных, с большой головою и вылупленными очами; иногда на место похищенного младенца эльф, никс или карлик ложится в колыбель сам в виде уродливого и болезненного ребенка. Такой подменыш (wechselbalg) отличается злыми свойствами цвергов: он коварен, дик, необыкновенно силен, прожорлив и криклив, радуется всякой беде, не произносит ни слова — пока не будет вынужден к тому какою-либо угрозою или хитростью, и тогда голос его звучит как у старика. Где он поселится, тому дому приносит несчастия: скот заболевает, жилье ветшает и разваливается, предприятия не удаются. Он сохраняет общую эльфам склонность к музыке, что обнаруживается и быстрыми успехами его в этом искусстве, и чудесною силою его игры: когда wechselbalg играет на каком-нибудь инструменте, то все — и люди, и животные, и даже неодушевленные вещи предаются неудержимой пляске. Чтобы узнать, действительно ли ребенок подменен эльфами, надо развести огонь и кипятить воду в яичной скорлупе; тогда wechselbalg невольно восклицает: «я стар, как древний лес1, а не видал еще, чтоб варили в скорлупе яйца!» — и вслед за тем исчезает. Бывали случаи, что подменыш, когда несли его по мосту через поток или реку, вырывался из рук, прыгал в воду и возвращался в царство духов2. Так как падучая, паралич, бешенство и другие болезни, сопровождаемые слабоумием, приписывались влиянию эльфов; то поэтому всякий ребенок, родившийся с физическими и душевными недостатками, в глазах суеверного народа был существо, в котором поселился нечистый дух, или прямо признавался за злого эльфа, которым подменено настоящее дитя при самом его рождении. Вот почему, вместе с обычными свойствами эльфов, wechselbalg соединяет все признаки болезненного, ненормального состояния: уродливость, тупоумие, неспособность к человеческой речи, дикость и жадность. Таковы и бывают идиоты и безумцы, страдающие падучими припадками. Эльфы, по указанию древнего мифа, были созданы прежде людей и потому, нисходя с заоблачных стран и вселяясь в тела новорожденных, сами о себе свидетельствуют, что они старее вековых лесов3. Яичная скорлупа, как мы видели, служит для эльфов, мар и русалок ладьею, на которой уплывают они в загробное царство, несясь по воздушному океану, среди туч, пожигаемых грозовым пламенем, ладья эта подвергается опасности потонуть в бурливых потоках дождя. От того, как скоро яичная скорлупа наполняется кипучей водою, wechselbalg чувствует непреодолимый страх и тотчас же исчезает. По свидетельству других саг, его прогоняют ударами бича или розги (= blitzespeitsche)4. Литовцы убеждены, что маленьких детей воруют лаумы, о тождестве которых с эльфами смотри в главе XXV.
Страница 7. Перейти на страницу 8.