А.Н. Афанасьева "Поэтические воззрения славян на природу".
Продолжение. Страница 5. Перейти на страницу 1.
В других местностях русского царства утверждают,
что ни в каком случае не следует много плакать
по мертвому; иначе затопишь его слезами и ему тяжело будет на том свете.
Чехи убеждены, что слезы, роняемые над
усопшим, жгут его; сколько упадет на покойника слез, столько же прольется на него капель кипучего масла, когда он
явится в пекло. Однажды, когда вдова пришла на могилу своего мужа, он провещал ей из-под земли:
«ступай домой и прикажи детям не плакать по мне; пусть не делают мне тяготы!»2 На древнейшем
метафорическом языке дождь уподоблялся горючим
слезам и кипятку, приготовляемому на грозовом пламени. Если во время
похорон идет дождь — это, по словам чехов,
ангелы плачут о кончине человека3. Поступая по смерти в число стихийных духов, вращаясь вместе с ними в вертепах
дожденосных, громовых туч (= в пекле), тени усопших облекаются в мокрые облачные покровы,
беспокойно блуждают среди мглы и туманов и
обливаются кипучими слезами дождя. Загробные страдания, испытуемые
усопшими от падения этих небесных слез,
позднее — при забвении смысла старинных метафор — стали объясняться как последствие неутешного плача осиротелых
родичей; рядом с этим сосуды, из которых грозовые духи проливают на землю потоки дождя,
получили значение погребальных слезниц. Те
же предания о загробном царстве душ и их светлой царице встречаем и у племен славянских. В слове Кирилла Туровского
сказано, что Христос, освободя души усопших из ада, водворил их в странах эдемских: «всех же язык
душа(и) в своем свете на водах покойных усели»4, что соответствует блаженному царству Гольды,
лежащему за облачным колодцем. Чехи рассказывают
о колодце, где непременно каждый год топится хотя одна девица, которую
призывает к себе била пани; эта белая
пани показывается взрослым женщинам перед их кончиною5. Сверх того, души утопленников (по мнению чехов)
поступают к водяному, который держит их под водою в опрокинутых горшках (= дождевых урнах); когда
душа ускользнет из заключения — она, как
существо воздушное, выходит из воды в виде пузыря. И по немецкому
поверью, души заключены в горшках в
жилище wassermann'a. В Гамбурге, сидя под мостом, водяной таскает мотыкою детей
в воду и сажает их под старые горшки.
Только по субботам, от двенадцати до часу, могут выходить эти малютки и играть на берегу, но водяной
зорко сторожит их и снова гонит в темницу. Сказания о заклятых или осужденных духах (эльфах,
кобольдах, заточенных в сосудах, откуда раздаются их жалобные голоса, известны почти у всех
индоевропейских народов6. Ибн-Фоцлан упоминает о колодезном срубе, заглядывая в который
девица, решившаяся разделить с умершим князем его погребальное ложе, видела, по ее словам,
прекрасный зеленый рай, а в раю своих покойных
предков; в их среде видела она и недавно скончавшегося князя, который
призывал ее к себе7. По чешским
преданиям, nav = страна усопших есть zelena louka; этот «зеленый луг» в
моравских пес- нях представляется как
обиталище добродетельных душ. Враги народа были нарушившие святость семейных
уз, не принимались в райские луга, а шли в черную ночь, т. е. в адские вертепы черных туч, облегающих
светлое небо1. По свидетельству народных легенд, места будущей жизни, приуготованные для
добродетельных и грешных, находятся у колодцев. Для посмертного пребывания первых предназначены
студенцы с чистой ключевой водою, при которых
растут благоухающие цветы, зреют на деревьях вкусные плоды и поют
райские птицы; а грешники будут ввержены
в колодцы, наполненные змеями, жабами, лягушками и другими гадами. Итак, один и тот же поэтический образ, только с
различною обстановкою, прилагается и к раю = вирию, и к аду = пеклу2. Праведных ожидает у райских
источников такое полное блаженство, что время для них как бы перестанет существовать: год будет
пролетать, как единый неуловимый миг, а триста
лет покажутся за три счастливые минуты. Такую нечувствительность к
полету времени, по указанию валахской
сказки, испытывает девочка, водворенная в раю у пресв. Богородицы3. На одну из лубочных картин занесено предание о
старце, который молил Бога, чтобы даровал ему изведать сладость будущего блаженства; Бог исполнил
его желание: раз старец заслушался пения райской птички, слушал-слушал, и триста лет
пронеслись для него, как три часа4. Наоборот, муки адские так ужасны, что грешнику, который им
подвергается, один день казни кажется целым тысячелетием5. Предания о древней богине, царице малюток-душ,
в средние века были перенесены на Пречистую
Деву, а души блаженных (светлые эльфы) стали представляться
ангельчиками. Божия Матерь собирает к
себе души нерожденных, которые в виде детей восседают на ее коленах, и души усопших, которые следуют за нею в царство
небесное, в вечнозеленые сады рая. В Кельне
рассказывают, что новорожденных младенцев приносят из колодца,
находящегося у церкви св. Куниберты;
там, до своего рождения, сидят они вокруг Богоматери, которая кормит их кашею и забавляет играми; в этом колодце светло, как
в ясный день6. Чехи убеждены, что когда умрет
некрещеное дитя — его принимает Пречистая Дева и уносит в свою небесную
обитель, что на том свете — в райских
садах она раздает усопшим детям яблоки, вишни и землянику. Если оставшаяся в живых мать вкушает эти плоды до Иванова
(или Успеньева) дня, то Богородица обделяет ее
умерших детей7. То же поверье известно и немцам: на Иванов день
Богородица ведет усопших деточек в рай
угощать земляникою, а тем, чья мать уже вкусила ягод, приказывает_____:
«воротитесь назад! ваша доля уже съедена
вашей лакомой матерью»8. По русскому поверью, младенцы, как со- вершенно безгрешные, идут по смерти в рай, и
в простом народе существует убеждение, что души их гуляют по небесным
вертоградам и питаются гроздиями спелого
винограда и золотыми яблоками; не следует, говорят, хоронить умерших
детей неподпоясанными, чтобы они могли
собирать за пазуху райские плоды1. Мать, у которой умер ребенок, не должна есть яблок до второго Спаса; не то Богородица не
даст ее ребенку золотого яблочка, какими дарит она на Спасов день всех водворенных в раю
малюток. В дополнение к вышеприведенной сказке о двух сестрах, доброй и злой, и их пребывании в
царстве Гольды, должно указать на следующую, в
высшей степени любопытную вариацию того же мифа. Была мать, говорит
словацкая сказка2; у ней было две
дочери: одна — родная, а другая — падчерица. Собственную дочь она очень любила,
а падчерицу просто не могла видеть,
потому что последняя, Марушка, была гораздо красивее, чем ее Голена. Добрая Марушка не знала о своей
красоте и не могла объяснить себе, почему мачеха так злилась, как скоро она попадалась ей на
глаза. Она должна была отправлять все работы: убирать комнаты, варить, шить, прясть, ткать,
приносить траву и заботиться о корове; а Голена только наряжалась и оставалась постоянно в
праздности. Марушка трудилась охотно и терпеливо, словно овечка, переносила ругательства и проклятия
мачехи и сестры. Но это не помогало; день ото дня они становились злее, потому что чем далее,
тем Марушка делалась прекраснее, а Голена дурнее. Вздумалось матери: «зачем я должна терпеть в
моем доме красивую падчерицу, если моя родная
дочь далеко не красавица? Придут парни свататься, Марушка станет им
нравиться, и они не захотят Голены». С
той минуты мачеха с дочкою искали случая, как бы извести бедную Марушку; мучили ее голодом, били ее, но она все терпела и
день ото дня становилась прекраснее. Однажды — это было в средине зимы — захотелось Голене иметь
фиалки: «ступай, Марушка, принеси мне из лесу
пучок фиалок! я хочу заткнуть цветы за пояс и обонять их запах». — Ах,
Боже! что тебе вздумалось, милая
сестрица? я никогда не слыхала, чтобы фиалки росли между снегами, — отвечала бедная девушка. «Ты смеешь спорить,
негодная тварь, жаба! когда я приказываю. Если ты не пойдешь в лес и не принесешь фиалок, то я
убью тебя до смерти!» — угрожала Голена. Мачеха
схватила Марушку, вытолкнула ее вон и заперла за нею двери. Горько
плача, пошла девица в лес. Снег лежал
глубокий, нигде не видать было следов ноги. Долго блуждала бедная; она
чувствовала и холод и голод и молила
Бога, чтобы он взял ее лучше со света. Заметив вдали огонь, она пошла на его блеск и поднялась на вершину горы. На
горе пылал большой костер, а кругом огня на две- надцати камнях сидели двенадцать мужей: трое
— старые, с седыми бородами, трое — немного
помоложе, еще трое — возмужалых лет, и наконец, трое — самые юные и
красивые. Они молчали и тихо смотрели на
огонь. Это были двенадцать Месяцев. Ледяной Месяц (Ледень = генварь) сидел всех выше на первом месте; волосы и борода
его были белы, как снег; в руках держал он жезл — символ власти. Несколько времени Марушка
стояла в изумлении, но потом собралась с духом,
приблизилась и стала просить: «добрые люди! позвольте мне обогреться у
огня; я вся дрожу от холоду!» Ледяной
Месяц кивнул головою и спросил: «как ты, девица, сюда зашла? и чего ищешь?» — Я ищу фиалок, — отвечала Марушка. «Теперь
не время искать фиалок! везде снег лежит», —
сказал Ледяной Месяц. — Я сама это хорошо знаю, — отвечала печально
Марушка, — но моя мачеха и сестра Голена
приказали мне принести лесных фиалок; если я не принесу, они убьют меня до смерти. Государи пастухи! умоляю вас,
укажите — не могу ли я где-нибудь отыскать фиа
лок? Тогда Ледяной Месяц поднялся с камня, подошел к самому юному
Месяцу, отдал ему жезл в руки и сказал:
«братец Март! сядь на первое место». Месяц Март занял место выше всех и махнул жезлом поверх огня; в тот же миг огонь
запылал сильнее, снег начал таять, на ветках стали показываться почки, под деревьями зазеленела
трава, цветы пустили свои ростки — и вот
наступила весна. Меж кустарников зацвели фиалки — их было так много, так
много, словно кто голубой ковёр
разостлал. «Скорее рви!» — сказал Месяц Март Марушке. Она с радостью набрала большой букет, поблагодарила двенадцать
Месяцев и поспешила домой. Как удивились Голена и мачеха, когда увидели, что Марушка несет им
букет фиалок; отворили ей двери — она вошла, и
запах разлился по всему дому. «Где ты их набрала?» — спросила сердито
Голена. — На высокой горе; там их много
растет под кустами. Голена взяла цветы, заткнула за пояс, нюхала сама и матери давала нюхать, а сестре ни разу не
промолвила: «понюхай и ты!» После того Голена и мачеха выгнали Марушку за земляникой. Падчерица
опять приходит к Месяцам и встречает у них тот же радушный прием. Узнавши — в чем дело, Ледяной
Месяц встал с камня, подошел к тому Месяцу,
что сидел как раз против него, отдал ему жезл в руки и сказал: «братец
Июнь! сядь на первое место». Прекрасный
Июнь сел выше всех и махнул жезлом поверх огня: в тот же миг пламя поднялось высоко, снег быстро растаял, земля
оделась травою, деревья листьями, птицы начали
свои песни, разнообразные цветы запестрели в лесу, и вот наступило лето.
В траве замелькали беленькие звездочки,
как будто их нарочно насеяли; быстро, на глазах, эти белые звездочки пере- ходят в землянику и тотчас же созревают
ягоды. Не успела Марушка оглянуться, как их много- много высыпало на зеленом лугу, словно кто
обагрил его каплями крови. Марушка набрала
земляники и отнесла Голене; та кушала ягоды и матери давала
полакомиться, но ни разу не сказала Марушке:
«покушай и ты, сестрица!» В третий раз захотелось Голене красных яблочек, и она послала за ними Марушку. По глубокому снегу
пришла бедняжка к Месяцам. Ледяной Месяц
передал свою власть брату Сентябрю. Сентябрь сел на первое место, махнул
жезлом поверх костра — огонь запылал
ярче, снег пропал, и вскоре природа приняла грустный осенний вид; листья падали с деревьев один за другим, и свежий
ветер гнал их туда и сюда по сухой, пожелтелой траве. Марушка уже не видела разнообразных цветов,
зато нашла яблоню с сочными плодами; потрясла ее — упало одно красное яблочко, потрясла еще —
упало другое. «Теперь скорее домой!» — сказал
Месяц Сентябрь; девушка послушалась и принесла домой два яблока.
Удивилась Голена, удивилась и мачеха.
«Где ты сорвала яблоки?» — На высокой горе; там еще много их осталось. «Зачем
же ты не принесла больше? — закричала со
злобой Голена, — верно, сама поела дорогою?» — Ах, милая сестрица! я ни одного яблочка не попробовала.
Я потрясла дерево раз — упало одно яблочко,
потрясла еще — упало другое; а больше трусить мне не позволили,
приказали домой идти. «Чтоб тебя громом
убило!» — кляла Марушку Голена и хотела ее бить. Бедняжка заплакала и убежала
на кухню. Голена принялась за яблоко,
которое показалось ей необыкновенно вкусным; съела и матери: «дай-ка мою шубу,
я сама пойду в лес; а то эта негодная тварь, пожалуй, опять все съест дорогою. Я обтрясу все яблоки — хоть
позволят мне, хоть нет!» Накинула шубу, платок на голову и пошла из дому. Снег лежал глубокий,
нигде не видно было следов ноги человеческой.
Долго она блуждала, наконец пришла к Месяцам; не спрашивая позволения,
Голена прямо подошла к костру и стала
греть свои руки. «Чего ты ищешь? зачем сюда пришла?» — строго спросил Ледяной Месяц. — А ты что за спрос, старый
дурак! зачем тебе знать, куда я иду? — отвечала
Голена и повернула в лес. Ледяной Месяц наморщил лоб и поднял жезл над
головою: в тот же миг огонь стал гореть
слабее, небо помрачилось, снег повалил такими хлопьями, словно кто перину вытрясал; по лесу засвистал резкий,
всёоцепеняющий ветер. На один шаг перед собою уже Голена ни зги не видала; она вязла в снегу,
проклинала Марушку и чувствовала, что члены ее коченеют. Поджидая ее домой, мать смотрела в окно,
выбегала за ворота; но часы проходили один за другим, а Голены не было. «Верно, яблоки ей так
понравились, что она отстать от них не может, подумала мать; пойду-ка я сама посмотрю». Тотчас
надела шубу и пустилась искать дочку. Между тем время шло да шло; Марушка приготовила кушанье,
убрала корову, а мачеха и Голена не ворочались. «Где они остаются так долго?» — думала Марушка и
уселась за прялку. Уже пряжа готова, на дворе
смерклось, а их все нет. «Ах, Боже мой! что с ними приключилось?» —
сказала добрая девушка; посмотрела в
окно — небо сияло звездами, земля блистала снегом, но из людей никого не было видно. На другой день ждала их Марушка к
завтраку, ждала к обеду, но понапрасну — обе они замерзли в лесу. Так глубоко проникнута
жизнию природы чистая, неподдельная народная поэзия! она слышит, как прозябают травы, как шелестят
лепестки распускающихся цветов, и сочувственно
отзывается на каждое, по-видимому незаметное и едва уловимое, проявление
жизненных сил. Другая сказка1
рассказывает о бедняке, который от зимнего холода вздумал идти на стеклянную гору, где всегда огонь горит, и там согреть
свои прозябшие члены. На горе пылал костёр (vatra), а вокруг него сидели двенадцать мужей — sluhove
krale nad časern (слуги, подвластные царю
времени); в течение года они двенадцать раз менялись своими местами по
порядку, так что по окончании годичного
периода каждый из них занимал свое первоначальное место. Стеклянная гора (Glasberg) есть светлое небо = Асгард, а
костер, около которого восседают Месяцы, — метафора солнца, которое светит то ярче (летом), то
бледнее (зимою) и вместе с тем то животворнее, то слабее влияет на производительность земли. На
это верховное светило указывает и возжжение
костров на праздниках солнечных поворотов. Марушка и Голена — две души,
добрая и злая — ищут на небесной горе
вечно цветущего плодоносного сада, скрытого за снежными, зимними облаками, первая протесняется сквозь их
туманное царство и обретает райские цветы и плоды, а последняя погибает на пути от суровой стужи
Niflheimr'a, т. е. делается добычею ада (см. выше стр. 16-18). В Скандинавии и Германии сохраняется
верование, что души усопших обитают на горе,
вместе с громовником Тором, и выражение: «in den berg gehen» до сих пор
употребляется в смысле: умереть. Что
цветущие под снегами фиалки и зреющие в зимнюю пору яблоки и земляника принадлежат небесному царству праведных,
замкнутому отовсюду демонами зимы, — осязательное
доказательство тому находим в старинной саге у Саксона: один король пожелал узнать, где лежит та благословенная страна, в
которой даже зимою растения красуются свежею,
неувядаемою зеленью, и обрел ее там, куда по смерти должна будет явиться
его собственная душа3. По свидетельству
Краледворской рукописи: души усопших порхают по деревьям, а по словам русской обрядовой песни:
«русалочки-земляночки на дуб лезли, кору грызли», т. е., пролагая себе путь в царство блаженных, они грызут облачные
деревья острым зубом молнии. Ясно, что все эти
предания говорят, собственно, о цветущем рае = вирии или острове Буяне,
откуда при начале весны приносятся на
землю разнообразные растительные семена (II, 72—74). Выше было указано на связь имени Буяна с местами загробного упокоения
умерших; на этот святой остров устремлялись души, по исходе их из телесной
оболочки, и потому, вместе с творческими
силами природы, там восседала и грозная птица Смерть (1, 268). Вкушая в
райских садах золотые = моложавые яблоки
и гроздия винограда (= вино_____-нектар), блаженные обретают неувядаемую молодость и живут, не ведая ни старости, ни
болезней; теми же благами наделяет их и живая вода небесных источников (jungbrynnen). Предание о
стране вечной юности сохранилось и между
славянами. Замечательная малорусская сказка о человеке, искавшем
«бессмертной земли»1, повествует, что он
пришел к волку, который «пиляе2 хвостом дуби». «Куды ты, чоловиче, йдеш? питае вовк. — Иду, каже, такой земли шукати,
щоб не старитьца и не умираты. — Оставайсь зо
мною! — А ты ж покы будеш жить, вовче? — Поты буду жить, покы сего дуба
хвостом не перепиляю. — А потым умреш? —
Умру». Человек отправился дальше: «иде, колы бачыть — аж 3 стоить
хатка, а в тий хатци панночки сидят и перед ными скрыньки повнисеньки голок. —
Живи у нас! — А вы ж покы будете жить? —
Поты будем жить, покы уси голки в виках поломаемо»3. Человек пошел к Месяцу; «а ты долго ли
проживешь?» — спрашивает его. — «Я, каже, так; як мисяц у неби старый, то и я старый, а як вин
молодый, то и я молодый». Остался человек у Месяца, прожил лет сто и больше, «а тым часом Смерть
усе шукае чоловика», пришла с запросами сперва к волку, потом _____к панночкам и добралась
наконец до Месяца. «Чого ты прийшла? питаетця Месяц. — За своею душою. — То не твоя душа! — Ни, моя!
— Ни, не твоя! Возьми, каже Мисяц, ты сего
чоловика за ноги, а я за голову, тай розвихаймо: колы у гору полетыть —
мий, а колы вниз, то твий! Узялы и
розвихалы, так вин у гору и полетив, да и став зиркою, що коло мисяця у неби
видно» (сравни выше стр. 128). Вариант
этой сказки, напечатанный в моем сборнике4, сообщает несколько других, не менее важных подробностей:
спасаясь от зубастой ведьмы, пожирающей живой люд, Иван-царевич приезжает к старым швеям и
просит у них пристанища. «Рады бы принять тебя, — отвечали старухи, — да нам самим недолго
жить: вот доломаем сундук иголок да изошьем сундук ниток — тотчас и смерь придет!» Заплакал
царевич и поехал дальше; на дороге минует он
Вертодуба и Вертогора: первый должен умереть, как скоро повыдергивает
все дубы с кореньями, а последний —
когда перевернет все горы. Наконец, после долгого странствования, приезжает царевич к Солнцевой сестре; она его приняла,
кормила-поила, давала ему моложавые яблоки.
Сгрустнулось однажды царевичу, захотелось побывать дома; прибыл он на
родину, но там уже все было съедено — оставались
одни голые стены, а злая ведьма точила на него свои острые зубы. Иван-царевич обратился в бегство. На пути
старые швеи подарили ему хусточку, и как только ца- ревич махнул ею — позади его стало широкое
озеро; а когда проехал он мимо Вертодуба и
Вертогора, эти богатыри заложили дорогу грудами вековых дубов и высокими
горами. Ведьма переплыла озеро,
продралась через леса и горы, и уже стала нагонять царевича, как он прискакал к теремам Солнцевой сестры и закричал: Солнце,
Солнце! отвори оконце». Солнцева сестра отворила оконце, и царевич вскочил в него вместе с
конем. Ведьма требует выдачи царевича и вступает в спор с Солнцевой сестрою. «Пусть же, —
говорит она, — Иван-царевич идет со мной на весы; кто кого перетянет!» Пошли на весы; на одной
стороне стал царевич, а на другую полезла ведьма: только ступила ногой, так Ивана-царевича
вверх и подбросило, да с такою силою, что он прямо попал на небо, к Солнцевой сестре в терема. Если
душа обременена тяжкими преступлениями и грехами — ей не избегнуть плена; праведная же
достигает небесных теремов (Асгарда), где властвует богиня утренней зори и всеобновляющей,
вечноюной весны (Солнцева сестра = Фрея, Гольда, Лада; отворяемое ею окно — метафора дневного
рассвета, Goldtor — см. I, 81—84) и, вселяясь в
царство блаженных, блестит оттуда яркою звездою. Весы указывают на
загробный суд, ожидающий человека по
смерти, когда взвешиваются его добрые и злые дела, и смотря по тому, какая
сторона перетянет, душа его идет или в
рай, или в пекло (см. гл. XXV). По указанной выше связи царства усопших с ночью и месяцем богиня, управляющая
этим царством, представляется восседающею на
луне; а как создательница облачных и ночных покровов, помрачающих
небесный свод, она признается пряхою
(см. выше стр. 67—о Фрее-пряхе). В немецких землях крестьяне усматривают в пятнах луны изображение пряхи с веретеном в
руках, которая попала туда за то, что пряла в
воскресенье при лунном сиянии; иные же отождествляют луну с ликом Марии
Магдалины (вместо Пречистой Девы) и в
пятнах этого светила узнают следы ее покаянных слез. В Альтмарке думают, что Marienfäden (sommerfaden — летучая
осенняя паутина = пряжа, изготовляемая эльфами)
выделываются искусными пряхами, обитающими на месяце; в других же
местностях их считают за остатки
гробового савана, который сбросила с себя Божия Матерь при своем вознесении на
небо. В период Бабьего лета, при ясном
сиянии солнца, шествует по горам и лугам Св. Мария (= Гольда, Фрея), в сопровождении многочисленных
дев-эльфов (т. е. душ усопших); впереди каждой девы летит ангел с золотой прядкою, тянет
серебристо-шелковые нити и расстилает над землею небесную пряжу2. То же предание уцелело у
люнебургских славян; по их словам, на месяце сидит пряха, вертит колесо и прядет тонкие белоснежные
нити, которые при самом конце лета падают на
землю легкою паутиною; пряху эту можно видеть во время полнолуния.
Страница 5. Перейти на страницу 6.
Страница 5. Перейти на страницу 6.
