Вторник
11.12.2018
09:32

Форма входа

Поиск

Наш опрос
Вы нашли на сайте то, что искали? Да, и узнал(а) много нового Да Нет, но получил(а) другие интересные сведения Нет Затрудняюсь ответить Результаты \| Архив опросов Всего ответов: 245

Статистика

Курганы Руси

Славянские представления о душах

Глава "Души усопших" из книги
А.Н. Афанасьева "Поэтические воззрения славян на природу".
Продолжение. Страница 5. Перейти на страницу 1.

В других местностях русского царства утверждают, что ни в каком случае не следует много плакать по мертвому; иначе затопишь его слезами и ему тяжело будет на том свете. Чехи убеждены, что слезы, роняемые над усопшим, жгут его; сколько упадет на покойника слез, столько же прольется на него капель кипучего масла, когда он явится в пекло. Однажды, когда вдова пришла на могилу своего мужа, он провещал ей из-под земли: «ступай домой и прикажи детям не плакать по мне; пусть не делают мне тяготы!»2 На древнейшем метафорическом языке дождь уподоблялся горючим слезам и кипятку, приготовляемому на грозовом пламени. Если во время похорон идет дождь — это, по словам чехов, ангелы плачут о кончине человека3. Поступая по смерти в число стихийных духов, вращаясь вместе с ними в вертепах дожденосных, громовых туч (= в пекле), тени усопших облекаются в мокрые облачные покровы, беспокойно блуждают среди мглы и туманов и обливаются кипучими слезами дождя. Загробные страдания, испытуемые усопшими от падения этих небесных слез, позднее — при забвении смысла старинных метафор — стали объясняться как последствие неутешного плача осиротелых родичей; рядом с этим сосуды, из которых грозовые духи проливают на землю потоки дождя, получили значение погребальных слезниц. Те же предания о загробном царстве душ и их светлой царице встречаем и у племен славянских. В слове Кирилла Туровского сказано, что Христос, освободя души усопших из ада, водворил их в странах эдемских: «всех же язык душа(и) в своем свете на водах покойных усели»4, что соответствует блаженному царству Гольды, лежащему за облачным колодцем. Чехи рассказывают о колодце, где непременно каждый год топится хотя одна девица, которую призывает к себе била пани; эта белая пани показывается взрослым женщинам перед их кончиною5. Сверх того, души утопленников (по мнению чехов) поступают к водяному, который держит их под водою в опрокинутых горшках (= дождевых урнах); когда душа ускользнет из заключения — она, как существо воздушное, выходит из воды в виде пузыря. И по немецкому поверью, души заключены в горшках в жилище wassermann'a. В Гамбурге, сидя под мостом, водяной таскает мотыкою детей в воду и сажает их под старые горшки. Только по субботам, от двенадцати до часу, могут выходить эти малютки и играть на берегу, но водяной зорко сторожит их и снова гонит в темницу. Сказания о заклятых или осужденных духах (эльфах, кобольдах, заточенных в сосудах, откуда раздаются их жалобные голоса, известны почти у всех индоевропейских народов6. Ибн-Фоцлан упоминает о колодезном срубе, заглядывая в который девица, решившаяся разделить с умершим князем его погребальное ложе, видела, по ее словам, прекрасный зеленый рай, а в раю своих покойных предков; в их среде видела она и недавно скончавшегося князя, который призывал ее к себе7. По чешским преданиям, nav = страна усопших есть zelena louka; этот «зеленый луг» в моравских пес- нях представляется как обиталище добродетельных душ. Враги народа были нарушившие святость семейных уз, не принимались в райские луга, а шли в черную ночь, т. е. в адские вертепы черных туч, облегающих светлое небо1. По свидетельству народных легенд, места будущей жизни, приуготованные для добродетельных и грешных, находятся у колодцев. Для посмертного пребывания первых предназначены студенцы с чистой ключевой водою, при которых растут благоухающие цветы, зреют на деревьях вкусные плоды и поют райские птицы; а грешники будут ввержены в колодцы, наполненные змеями, жабами, лягушками и другими гадами. Итак, один и тот же поэтический образ, только с различною обстановкою, прилагается и к раю = вирию, и к аду = пеклу2. Праведных ожидает у райских источников такое полное блаженство, что время для них как бы перестанет существовать: год будет пролетать, как единый неуловимый миг, а триста лет покажутся за три счастливые минуты. Такую нечувствительность к полету времени, по указанию валахской сказки, испытывает девочка, водворенная в раю у пресв. Богородицы3. На одну из лубочных картин занесено предание о старце, который молил Бога, чтобы даровал ему изведать сладость будущего блаженства; Бог исполнил его желание: раз старец заслушался пения райской птички, слушал-слушал, и триста лет пронеслись для него, как три часа4. Наоборот, муки адские так ужасны, что грешнику, который им подвергается, один день казни кажется целым тысячелетием5. Предания о древней богине, царице малюток-душ, в средние века были перенесены на Пречистую Деву, а души блаженных (светлые эльфы) стали представляться ангельчиками. Божия Матерь собирает к себе души нерожденных, которые в виде детей восседают на ее коленах, и души усопших, которые следуют за нею в царство небесное, в вечнозеленые сады рая. В Кельне рассказывают, что новорожденных младенцев приносят из колодца, находящегося у церкви св. Куниберты; там, до своего рождения, сидят они вокруг Богоматери, которая кормит их кашею и забавляет играми; в этом колодце светло, как в ясный день6. Чехи убеждены, что когда умрет некрещеное дитя — его принимает Пречистая Дева и уносит в свою небесную обитель, что на том свете — в райских садах она раздает усопшим детям яблоки, вишни и землянику. Если оставшаяся в живых мать вкушает эти плоды до Иванова (или Успеньева) дня, то Богородица обделяет ее умерших детей7. То же поверье известно и немцам: на Иванов день Богородица ведет усопших деточек в рай угощать земляникою, а тем, чья мать уже вкусила ягод, приказывает_____: «воротитесь назад! ваша доля уже съедена вашей лакомой матерью»8. По русскому поверью, младенцы, как со- вершенно безгрешные, идут по смерти в рай, и в простом народе существует убеждение, что души их гуляют по небесным вертоградам и питаются гроздиями спелого винограда и золотыми яблоками; не следует, говорят, хоронить умерших детей неподпоясанными, чтобы они могли собирать за пазуху райские плоды1. Мать, у которой умер ребенок, не должна есть яблок до второго Спаса; не то Богородица не даст ее ребенку золотого яблочка, какими дарит она на Спасов день всех водворенных в раю малюток. В дополнение к вышеприведенной сказке о двух сестрах, доброй и злой, и их пребывании в царстве Гольды, должно указать на следующую, в высшей степени любопытную вариацию того же мифа. Была мать, говорит словацкая сказка2; у ней было две дочери: одна — родная, а другая — падчерица. Собственную дочь она очень любила, а падчерицу просто не могла видеть, потому что последняя, Марушка, была гораздо красивее, чем ее Голена. Добрая Марушка не знала о своей красоте и не могла объяснить себе, почему мачеха так злилась, как скоро она попадалась ей на глаза. Она должна была отправлять все работы: убирать комнаты, варить, шить, прясть, ткать, приносить траву и заботиться о корове; а Голена только наряжалась и оставалась постоянно в праздности. Марушка трудилась охотно и терпеливо, словно овечка, переносила ругательства и проклятия мачехи и сестры. Но это не помогало; день ото дня они становились злее, потому что чем далее, тем Марушка делалась прекраснее, а Голена дурнее. Вздумалось матери: «зачем я должна терпеть в моем доме красивую падчерицу, если моя родная дочь далеко не красавица? Придут парни свататься, Марушка станет им нравиться, и они не захотят Голены». С той минуты мачеха с дочкою искали случая, как бы извести бедную Марушку; мучили ее голодом, били ее, но она все терпела и день ото дня становилась прекраснее. Однажды — это было в средине зимы — захотелось Голене иметь фиалки: «ступай, Марушка, принеси мне из лесу пучок фиалок! я хочу заткнуть цветы за пояс и обонять их запах». — Ах, Боже! что тебе вздумалось, милая сестрица? я никогда не слыхала, чтобы фиалки росли между снегами, — отвечала бедная девушка. «Ты смеешь спорить, негодная тварь, жаба! когда я приказываю. Если ты не пойдешь в лес и не принесешь фиалок, то я убью тебя до смерти!» — угрожала Голена. Мачеха схватила Марушку, вытолкнула ее вон и заперла за нею двери. Горько плача, пошла девица в лес. Снег лежал глубокий, нигде не видать было следов ноги. Долго блуждала бедная; она чувствовала и холод и голод и молила Бога, чтобы он взял ее лучше со света. Заметив вдали огонь, она пошла на его блеск и поднялась на вершину горы. На горе пылал большой костер, а кругом огня на две- надцати камнях сидели двенадцать мужей: трое — старые, с седыми бородами, трое — немного помоложе, еще трое — возмужалых лет, и наконец, трое — самые юные и красивые. Они молчали и тихо смотрели на огонь. Это были двенадцать Месяцев. Ледяной Месяц (Ледень = генварь) сидел всех выше на первом месте; волосы и борода его были белы, как снег; в руках держал он жезл — символ власти. Несколько времени Марушка стояла в изумлении, но потом собралась с духом, приблизилась и стала просить: «добрые люди! позвольте мне обогреться у огня; я вся дрожу от холоду!» Ледяной Месяц кивнул головою и спросил: «как ты, девица, сюда зашла? и чего ищешь?» — Я ищу фиалок, — отвечала Марушка. «Теперь не время искать фиалок! везде снег лежит», — сказал Ледяной Месяц. — Я сама это хорошо знаю, — отвечала печально Марушка, — но моя мачеха и сестра Голена приказали мне принести лесных фиалок; если я не принесу, они убьют меня до смерти. Государи пастухи! умоляю вас, укажите — не могу ли я где-нибудь отыскать фиа лок? Тогда Ледяной Месяц поднялся с камня, подошел к самому юному Месяцу, отдал ему жезл в руки и сказал: «братец Март! сядь на первое место». Месяц Март занял место выше всех и махнул жезлом поверх огня; в тот же миг огонь запылал сильнее, снег начал таять, на ветках стали показываться почки, под деревьями зазеленела трава, цветы пустили свои ростки — и вот наступила весна. Меж кустарников зацвели фиалки — их было так много, так много, словно кто голубой ковёр разостлал. «Скорее рви!» — сказал Месяц Март Марушке. Она с радостью набрала большой букет, поблагодарила двенадцать Месяцев и поспешила домой. Как удивились Голена и мачеха, когда увидели, что Марушка несет им букет фиалок; отворили ей двери — она вошла, и запах разлился по всему дому. «Где ты их набрала?» — спросила сердито Голена. — На высокой горе; там их много растет под кустами. Голена взяла цветы, заткнула за пояс, нюхала сама и матери давала нюхать, а сестре ни разу не промолвила: «понюхай и ты!» После того Голена и мачеха выгнали Марушку за земляникой. Падчерица опять приходит к Месяцам и встречает у них тот же радушный прием. Узнавши — в чем дело, Ледяной Месяц встал с камня, подошел к тому Месяцу, что сидел как раз против него, отдал ему жезл в руки и сказал: «братец Июнь! сядь на первое место». Прекрасный Июнь сел выше всех и махнул жезлом поверх огня: в тот же миг пламя поднялось высоко, снег быстро растаял, земля оделась травою, деревья листьями, птицы начали свои песни, разнообразные цветы запестрели в лесу, и вот наступило лето. В траве замелькали беленькие звездочки, как будто их нарочно насеяли; быстро, на глазах, эти белые звездочки пере- ходят в землянику и тотчас же созревают ягоды. Не успела Марушка оглянуться, как их много- много высыпало на зеленом лугу, словно кто обагрил его каплями крови. Марушка набрала земляники и отнесла Голене; та кушала ягоды и матери давала полакомиться, но ни разу не сказала Марушке: «покушай и ты, сестрица!» В третий раз захотелось Голене красных яблочек, и она послала за ними Марушку. По глубокому снегу пришла бедняжка к Месяцам. Ледяной Месяц передал свою власть брату Сентябрю. Сентябрь сел на первое место, махнул жезлом поверх костра — огонь запылал ярче, снег пропал, и вскоре природа приняла грустный осенний вид; листья падали с деревьев один за другим, и свежий ветер гнал их туда и сюда по сухой, пожелтелой траве. Марушка уже не видела разнообразных цветов, зато нашла яблоню с сочными плодами; потрясла ее — упало одно красное яблочко, потрясла еще — упало другое. «Теперь скорее домой!» — сказал Месяц Сентябрь; девушка послушалась и принесла домой два яблока. Удивилась Голена, удивилась и мачеха. «Где ты сорвала яблоки?» — На высокой горе; там еще много их осталось. «Зачем же ты не принесла больше? — закричала со злобой Голена, — верно, сама поела дорогою?» — Ах, милая сестрица! я ни одного яблочка не попробовала. Я потрясла дерево раз — упало одно яблочко, потрясла еще — упало другое; а больше трусить мне не позволили, приказали домой идти. «Чтоб тебя громом убило!» — кляла Марушку Голена и хотела ее бить. Бедняжка заплакала и убежала на кухню. Голена принялась за яблоко, которое показалось ей необыкновенно вкусным; съела и матери: «дай-ка мою шубу, я сама пойду в лес; а то эта негодная тварь, пожалуй, опять все съест дорогою. Я обтрясу все яблоки — хоть позволят мне, хоть нет!» Накинула шубу, платок на голову и пошла из дому. Снег лежал глубокий, нигде не видно было следов ноги человеческой. Долго она блуждала, наконец пришла к Месяцам; не спрашивая позволения, Голена прямо подошла к костру и стала греть свои руки. «Чего ты ищешь? зачем сюда пришла?» — строго спросил Ледяной Месяц. — А ты что за спрос, старый дурак! зачем тебе знать, куда я иду? — отвечала Голена и повернула в лес. Ледяной Месяц наморщил лоб и поднял жезл над головою: в тот же миг огонь стал гореть слабее, небо помрачилось, снег повалил такими хлопьями, словно кто перину вытрясал; по лесу засвистал резкий, всёоцепеняющий ветер. На один шаг перед собою уже Голена ни зги не видала; она вязла в снегу, проклинала Марушку и чувствовала, что члены ее коченеют. Поджидая ее домой, мать смотрела в окно, выбегала за ворота; но часы проходили один за другим, а Голены не было. «Верно, яблоки ей так понравились, что она отстать от них не может, подумала мать; пойду-ка я сама посмотрю». Тотчас надела шубу и пустилась искать дочку. Между тем время шло да шло; Марушка приготовила кушанье, убрала корову, а мачеха и Голена не ворочались. «Где они остаются так долго?» — думала Марушка и уселась за прялку. Уже пряжа готова, на дворе смерклось, а их все нет. «Ах, Боже мой! что с ними приключилось?» — сказала добрая девушка; посмотрела в окно — небо сияло звездами, земля блистала снегом, но из людей никого не было видно. На другой день ждала их Марушка к завтраку, ждала к обеду, но понапрасну — обе они замерзли в лесу. Так глубоко проникнута жизнию природы чистая, неподдельная народная поэзия! она слышит, как прозябают травы, как шелестят лепестки распускающихся цветов, и сочувственно отзывается на каждое, по-видимому незаметное и едва уловимое, проявление жизненных сил. Другая сказка1 рассказывает о бедняке, который от зимнего холода вздумал идти на стеклянную гору, где всегда огонь горит, и там согреть свои прозябшие члены. На горе пылал костёр (vatra), а вокруг него сидели двенадцать мужей — sluhove krale nad časern (слуги, подвластные царю времени); в течение года они двенадцать раз менялись своими местами по порядку, так что по окончании годичного периода каждый из них занимал свое первоначальное место. Стеклянная гора (Glasberg) есть светлое небо = Асгард, а костер, около которого восседают Месяцы, — метафора солнца, которое светит то ярче (летом), то бледнее (зимою) и вместе с тем то животворнее, то слабее влияет на производительность земли. На это верховное светило указывает и возжжение костров на праздниках солнечных поворотов. Марушка и Голена — две души, добрая и злая — ищут на небесной горе вечно цветущего плодоносного сада, скрытого за снежными, зимними облаками, первая протесняется сквозь их туманное царство и обретает райские цветы и плоды, а последняя погибает на пути от суровой стужи Niflheimr'a, т. е. делается добычею ада (см. выше стр. 16-18). В Скандинавии и Германии сохраняется верование, что души усопших обитают на горе, вместе с громовником Тором, и выражение: «in den berg gehen» до сих пор употребляется в смысле: умереть. Что цветущие под снегами фиалки и зреющие в зимнюю пору яблоки и земляника принадлежат небесному царству праведных, замкнутому отовсюду демонами зимы, — осязательное доказательство тому находим в старинной саге у Саксона: один король пожелал узнать, где лежит та благословенная страна, в которой даже зимою растения красуются свежею, неувядаемою зеленью, и обрел ее там, куда по смерти должна будет явиться его собственная душа3. По свидетельству Краледворской рукописи: души усопших порхают по деревьям, а по словам русской обрядовой песни: «русалочки-земляночки на дуб лезли, кору грызли», т. е., пролагая себе путь в царство блаженных, они грызут облачные деревья острым зубом молнии. Ясно, что все эти предания говорят, собственно, о цветущем рае = вирии или острове Буяне, откуда при начале весны приносятся на землю разнообразные растительные семена (II, 72—74). Выше было указано на связь имени Буяна с местами загробного упокоения умерших; на этот святой остров устремлялись души, по исходе их из телесной оболочки, и потому, вместе с творческими силами природы, там восседала и грозная птица Смерть (1, 268). Вкушая в райских садах золотые = моложавые яблоки и гроздия винограда (= вино_____-нектар), блаженные обретают неувядаемую молодость и живут, не ведая ни старости, ни болезней; теми же благами наделяет их и живая вода небесных источников (jungbrynnen). Предание о стране вечной юности сохранилось и между славянами. Замечательная малорусская сказка о человеке, искавшем «бессмертной земли»1, повествует, что он пришел к волку, который «пиляе2 хвостом дуби». «Куды ты, чоловиче, йдеш? питае вовк. — Иду, каже, такой земли шукати, щоб не старитьца и не умираты. — Оставайсь зо мною! — А ты ж покы будеш жить, вовче? — Поты буду жить, покы сего дуба хвостом не перепиляю. — А потым умреш? — Умру». Человек отправился дальше: «иде, колы бачыть — аж 3 стоить хатка, а в тий хатци панночки сидят и перед ными скрыньки повнисеньки голок. — Живи у нас! — А вы ж покы будете жить? — Поты будем жить, покы уси голки в виках поломаемо»3. Человек пошел к Месяцу; «а ты долго ли проживешь?» — спрашивает его. — «Я, каже, так; як мисяц у неби старый, то и я старый, а як вин молодый, то и я молодый». Остался человек у Месяца, прожил лет сто и больше, «а тым часом Смерть усе шукае чоловика», пришла с запросами сперва к волку, потом _____к панночкам и добралась наконец до Месяца. «Чого ты прийшла? питаетця Месяц. — За своею душою. — То не твоя душа! — Ни, моя! — Ни, не твоя! Возьми, каже Мисяц, ты сего чоловика за ноги, а я за голову, тай розвихаймо: колы у гору полетыть — мий, а колы вниз, то твий! Узялы и розвихалы, так вин у гору и полетив, да и став зиркою, що коло мисяця у неби видно» (сравни выше стр. 128). Вариант этой сказки, напечатанный в моем сборнике4, сообщает несколько других, не менее важных подробностей: спасаясь от зубастой ведьмы, пожирающей живой люд, Иван-царевич приезжает к старым швеям и просит у них пристанища. «Рады бы принять тебя, — отвечали старухи, — да нам самим недолго жить: вот доломаем сундук иголок да изошьем сундук ниток — тотчас и смерь придет!» Заплакал царевич и поехал дальше; на дороге минует он Вертодуба и Вертогора: первый должен умереть, как скоро повыдергивает все дубы с кореньями, а последний — когда перевернет все горы. Наконец, после долгого странствования, приезжает царевич к Солнцевой сестре; она его приняла, кормила-поила, давала ему моложавые яблоки. Сгрустнулось однажды царевичу, захотелось побывать дома; прибыл он на родину, но там уже все было съедено — оставались одни голые стены, а злая ведьма точила на него свои острые зубы. Иван-царевич обратился в бегство. На пути старые швеи подарили ему хусточку, и как только ца- ревич махнул ею — позади его стало широкое озеро; а когда проехал он мимо Вертодуба и Вертогора, эти богатыри заложили дорогу грудами вековых дубов и высокими горами. Ведьма переплыла озеро, продралась через леса и горы, и уже стала нагонять царевича, как он прискакал к теремам Солнцевой сестры и закричал: Солнце, Солнце! отвори оконце». Солнцева сестра отворила оконце, и царевич вскочил в него вместе с конем. Ведьма требует выдачи царевича и вступает в спор с Солнцевой сестрою. «Пусть же, — говорит она, — Иван-царевич идет со мной на весы; кто кого перетянет!» Пошли на весы; на одной стороне стал царевич, а на другую полезла ведьма: только ступила ногой, так Ивана-царевича вверх и подбросило, да с такою силою, что он прямо попал на небо, к Солнцевой сестре в терема. Если душа обременена тяжкими преступлениями и грехами — ей не избегнуть плена; праведная же достигает небесных теремов (Асгарда), где властвует богиня утренней зори и всеобновляющей, вечноюной весны (Солнцева сестра = Фрея, Гольда, Лада; отворяемое ею окно — метафора дневного рассвета, Goldtor — см. I, 81—84) и, вселяясь в царство блаженных, блестит оттуда яркою звездою. Весы указывают на загробный суд, ожидающий человека по смерти, когда взвешиваются его добрые и злые дела, и смотря по тому, какая сторона перетянет, душа его идет или в рай, или в пекло (см. гл. XXV). По указанной выше связи царства усопших с ночью и месяцем богиня, управляющая этим царством, представляется восседающею на луне; а как создательница облачных и ночных покровов, помрачающих небесный свод, она признается пряхою (см. выше стр. 67—о Фрее-пряхе). В немецких землях крестьяне усматривают в пятнах луны изображение пряхи с веретеном в руках, которая попала туда за то, что пряла в воскресенье при лунном сиянии; иные же отождествляют луну с ликом Марии Магдалины (вместо Пречистой Девы) и в пятнах этого светила узнают следы ее покаянных слез. В Альтмарке думают, что Marienfäden (sommerfaden — летучая осенняя паутина = пряжа, изготовляемая эльфами) выделываются искусными пряхами, обитающими на месяце; в других же местностях их считают за остатки гробового савана, который сбросила с себя Божия Матерь при своем вознесении на небо. В период Бабьего лета, при ясном сиянии солнца, шествует по горам и лугам Св. Мария (= Гольда, Фрея), в сопровождении многочисленных дев-эльфов (т. е. душ усопших); впереди каждой девы летит ангел с золотой прядкою, тянет серебристо-шелковые нити и расстилает над землею небесную пряжу2. То же предание уцелело у люнебургских славян; по их словам, на месяце сидит пряха, вертит колесо и прядет тонкие белоснежные нити, которые при самом конце лета падают на землю легкою паутиною; пряху эту можно видеть во время полнолуния.
Страница 5. Перейти на страницу 6.