Пятница
29.03.2024
14:15
Форма входа
Логин:
Пароль:
Поиск
Наш опрос
Вы нашли на сайте то, что искали?
Всего ответов: 248
Статистика

Rambler's Top100

Курганы Руси

Славянские языческие представления о смерти и вечности

Славянские языческие представления о смерти и вечности

Н.Н. Велецкая

Глава из книги «Языческая символика славянских архаических ритуалов»

Издательство «Наука», 1978 г.

Языческие представления о смерти вызывали раздумья многих поколений,  к пониманию тайны жизни и смерти стремились величайшие умы с древних времен до наши дней. В этом извечном вопросе  все еще остается много невыясненного, спорных положений, противоположных точек зрения.
Для понимания языческих представлений о смерти наиболее важно положение о том, что смерти в нашем понимании у язычников нет. Основным источником изучения этих представлений является фольклор, так как в письменных памятниках они почти не получили отражения. Преимущественное отражение они нашли в волшебных сказках, в особенности связанных с образом Бабы-Яги. Для понимания архаических явлений славянской обрядности особенно важна специальная разработка вопроса о соотношении образа бабы-яги и представлений о смерти. Положение о сказках как источнике изучения исчезнувших из сознания явлений культуры обосновано В.Я. Проппом[i]. Сказки позволяют понять представления язычников о пособниках смерти, путях ведущих в потусторонний мир, грани между земным и «вечным миром», о способах преодоления ее и помощниках в долгом и трудном пути на «тот свет». Важные точке опоры для понимания как представлений о формах существования после смерти, так и связанных с ними арха­ических ритуалах дают предания и легенды, заговоры, пословицы и поговорки, загадки, духовные стихи. Очень многое позволяют понять причитания. 
Мотивы воплощения после смерти в деревья, растения, животных, птиц и насе­комых в сказках, легендах, эпических песнях и бал­ладах — известны.
Нам неизвестны средневековые данные, аналогичные свидетельствам о родственных славянам балтах и пруссах, языческое мировоззрение которых близко древнеславянскому и, как и ритуалы, имело много общего. По свидетельству хрониста Винцента, «повсеместное прусское безумие — верование, будто бы высвободившие­ся из тела души воплощаются вновь в человеческое тело, иные же звереют, приобретая тело зверя». Яцвинги, нарушив соглашение с Казимиром Справед­ливым, обрекли на смерть своих заложников, рассуждая так: «...лучше лишить сыновей жизни, нежели отцов свободы — благородная смерть возродит их к жизни еще более благородными»[ii].
Сравнительно-исторический анализ приводит к зак­лючению о том, что древнеиндоевропейская идея пере­воплощений оставалась подспудной основой представле­ний о жизни и смерти не только у славян-язычников, а у многих на протяжении средневековья. Свидетельст­ва этому содержат как фольклорные материалы, так и данные о народном мировоззрении в местностях с устой­чивой сохранностью архаики в народной культуре.
В югославянской народной традиции прослеживаются рудименты представлений о переходе души умершего в новорожденного ребенка, а так же о перевоплощении душ умерших в животных[iii].
В чешских преданиях повествуется о том, что дух умерших превращается в белых[iv] коней, кошек, зайцев, белых кур и т. п.; дух же самоубийц на все то время, какое он должен был бы прожить, превращается в черную собаку[v].
Не касаясь вопроса о соотношении общеиндоевропейских и древнеегипетских представлений о бессмертии жизненного начала и вечном кругообороте перевоплощений, следует отметить лишь важность свидетельства Геродота для понимания языческих представлений о смерти и вечности: «Египтяне ...первыми стали учить о бессмертии человеческой души. Когда умирает тело, душа переходит в другое существо, как раз рождающееся в тот момент. Пройдя через (тела) всех земных и морских животных и птиц, она снова вселяется в тело новорожденного ребенка. Это круговращение продолжается три тысячи лет. Учение это заимствовали некото­рые эллины, как в древнее время, так и недавно»[vi].  В русской народной традиции мы сталкиваемся с поразительными соответствиями сообщению Геродота. При сопоставлении их с данными разных древних и современных народов выявляется типологичность подобных воззрений для языческого мировосприятия.  «Со смертью тело только как бы видоизменяется, приобретая другие, высшие свойства ...как бы превращается в дух, способный оборотиться не только в свою первоначальную телесную оболочку, но и в оболочки чуть
ли не всех земных тварей и даже мифические существа
в роде огненного змея».
«Лягушки — бывалошние люди, затопленные все­мирным потопом. Придет время — они будут людьми, а мы обратимся в лягушек».
Очень важно для понимания рассматриваемого явления рассуждение глубокого старика глухой, уединенной де­ревушки: «Души у человека, собственно, нет. „Душа" — только бабье деревенское название... Есть только „дух". После смерти человека дух от него уходит ... У скотины та­кой же дух, только некрещеной». Следует подчеркнуть указание Г. К. Завойко на убедительные данные о широ­ком распространении такого мнения в прошлом во мно­гих местах[vii].
Показательна в этом смысле и русская поговорка: «Не бей собаки, и она была человеком»[viii]. О древнеиндоевропейских корнях этого представления свидетельствуют такие факты, как древнеегипетское восприятие собаки как священного животного (за убийство ее, как и чело­века, полагалась смертная казнь), широкое распростра­нение в средневековье представлений о людях в облике собаки, людях с собачей головой и собаках с человечьим лицом.
Что касается лягушек, то в трансформированной фор­ме аналогичное представление проявляется в сказке о Царевне-лягушке. Вопрос о связи образа лягушек в европейской народной традиции с древнеиндоевропейскими представлениями о предках, о перевоплощениях, о воздействии предков на благополучие людей на земле нуждаются в дальнейшем исследовании: следы почита­ния лягушек проявляются в Ведах (гимн лягушкам в Ригведе и др.), отзвуки представлений о связи лягушек с небесной влагой, дождем, а отсюда — и засухой в ан­тичной литературе.
Известно, что для старообрядческой среды характер­на заметная реставрация язычества в мировоззрении и культовых действах, для хлыстовского вероучения в особенности. Представления их содержат своеобразный синтез языческих взглядов на посмертные перевоплоще­ния в зависимости от нравственных устоев и жизненных позиций человека на земле. «По смерти добрых и угодли­вых Богу людей души их преобразуются в ангелов, а иные причисляются, по мере заслуг, к лику святых..., нечестивые люди... переселяются в скотов, гадов и проч. И опять из скотов и гадов переходят в новорожденных младенцев... Веруя в переселение душ, они так тесно сближают небо с землею и смешивают небесную иерархию с земною, что земля, по их понятию, ничем не отличается от неба; сам Бог, будто, бы, сходя к ним с небес, со всеми... небесными силами, а также со всеми святыми, пребывает c ними во плоти, видимо, утешает и ублажает, и они перед ним ликуют и кружатся здесь на земле, думая, что также будут по смерти кружиться на небе»[ix].
Для понимания древнеславянского мировоззрения важны не столь представления о метемпсихозе, сколь о взаимосвязанности земного и «иного» миров, предков и потомков, воззрения на «тот свет» как на некую аналогию земного, допускающие возвращение на землю, и о путях в «вечный мир». Представление о том, что со смертью существование не кончается, а приобретает иные, никому из смертных не известные формы, отчетливо отразилось в причитаниях. Образ «иного живленьица» принадлежит к устойчивым формулам похоронной причети:

...Улетела моя белая лебедушка на иное безвестное жпвленыще![x]

Представление о неведомой стране, в которую ведет долгий, далекий и трудный путь,— характернейший мотив сюжета о загробных странствиях. Отражения его содержат разные жанры фольклора в различных интерпретациях. Пожалуй, в наиболее ясной и безыскусной форме выражен он в духовных стихах:

...На путь бо иду долгий,...
И во страну иду чужую,
И деже не нем, что срящет мя...[xi]

У славян, как и у многих народов, нет отчетливого, ясного и единообразного представления относительно места расположения потустороннего мира и путях на «тот свет». Из разрозненных и сбивчивых воззрений, которыми мы располагаем, можно выделить элементы, присущие кругу представлений о мире предков.
Располагается он или под землей, или над небосводом, а также за горизонтом, за необъятными водными просторами и неприступной высоты горами. Путь туда идет сквозь воздушное пространство, непроходимый (зачарованный) лес, через пещеры, пропасти, овраги, глубокие расщелины в земле, через непроходимые болота; через моря, озера, реки, как бурные, быстротекущие, так и стоячие и даже огненные.
Характерно, что при достижении «иного мира» преодолевается комплекс этих препятствий весь или частично, в различных вариациях, независимо от расположения его под землей, над небесами или под водой.
Обращает на себя внимание такое обстоятельство: наряду с представлениями о подземном царстве предков у славян, южных в особенности, в воззрениях на «иной мир» существенное место занимает космическая идея. Характерно, что с наибольшей отчетливостью отображена она в архаических жанрах фольклора — причитаниях, эпических песнях, волшебных сказках. Яркое изобразительное отображение мотив космического «иного света» получил в рельефах средневековых архаических надгробий уединенных горных местностей Югославии. Космические символы встречаются также на старинных памятниках Словакии и некоторых других местностей[xii].
С «тем светом» в причитаниях связаны такие формулы:

...Улетела моя белая лебедушка
На иное на безвестное живленьице!...
За горушки она за высокие,
За облачка она за ходячий,
К красну солнышку девица во беседушку,
К светлу месяцу она в приберегушку!...
...Приубрался, свет — надежная головушка,
К красну солнышку на приберегушку,
К светлу месяцу на придрокушку!...
За горушки, мой светушко, толкучия,
За облачка, мой свет, да заходячии,
За часты звезды да подвосточныя!...
На иное безвестное живленьицо.
...За темный леса задремучии,
За высокий горы за толкучий
Ко зари оно дитё да ко восточной,...
...Я за мхамы сестрица за дыбучима...
...На вековое она да на живленьицо...
Приукрылся наш надежный, родной дядюшка
Он за темный леса за дремучий,
За высокия горы за толкучия,
За синий моря да за глубокии,
Вровень с облачкамы он да со ходячима,
Но луны он, наш свет, да подвосточной![xiii]

Из космических мотивов наиболее отчетливо выражен мотив звезд и месяца. С ними чаще связывается посмертное существование.
Луна, месяц и звезды — распространенные космические знаки на средневековых югославянских надгробиях. При сравнительном анализе их раскрывается красноречивая картина устремления духа умерших в космос, пути его к небосводу, вдоль Млечного Пути, к Луне и звездам в «вечный мир». Космическая тема «вечного мира» особенно явственно выражена в памятниках Боснии, Герцеговины и окрестных местностей. Комплекс космических символов — небосвод, месяц (луна), солнце, звезды в различных сочетаниях — характернейший мотив изображений на надгробиях[xiv].
Особенно интересны в этом смысле надгробная плита с изображением космических символов (небосвод, солнце, пуна) и возносящейся к небу фигурой человека с птицей в руке[xv]; надгробье с изображением звезд, месяца и как бы парящей к ним вдоль Млечного Пути фигуры, условно изображенной то ли в саване, то ли в парадной длинной одежде, скрывающей ноги и подчеркивающей ритуальный характер изображаемого[xvi].
Характерен для югославянских надгробий и еще один космический символ — десница, устремленная к небу, часто гипертрофированная[xvii]. Изображение ее имеет различные вариации: часто она фигурирует в сочетаниях с другими космическими знаками (в том числе луком и стрелой)[xviii]. Встречается более архаическая форма выражения космической идеи — стрела, обращенная к небу[xix].
При рассмотрении языческих воззрений славян на смерть первостепенный интерес имеют представления, связанные со звездами, луной и солнцем. Как и для многих других, и не только европейских народов, для славян характерно представление о влиянии звезд на людские судьбы. В общих чертах оно сводится к следующему. Со звездами связано жизненное начало человека. У каждого — своя звезда. С рождением она появляется на небосводе. Со смертью же происходит падение ее, либо туда уходит дух умершего (что в значительной мере определяется его действиями на земле, в последний период жизни в особенности), который через некоторое время в ином облике может снова вернуться на землю. Взаимозависимость представлений о смерти и звездах образно выражена в севернорусской причети:

...Как звезда стерялась поднебесная,
Улетела моя белая лебедушка
На иное безвестное живленьице![xx]

Дух умерших праведников, замечательных личностей обретает вечную жизнь на звездах; их звезды не гаснут, а сияют вечно[xxi]. Воззрения на зависимость людских судеб от планет проявляются и в поверье: появление звезды близ рогов месяца предвещает смерть великого человека[xxii]. Свидетельства общеиндоевропейских корней мотива связей людских судеб со звездами находятся в древнеиндийском эпосе; примером может служить превращение в звезду отсеченной головы Праджапати[xxiii]. Мотив связей посмертных судеб с солнцем явственно проявляется в обычае хоронить покойников до захода солнца. Согласно народной традиции, он связан с тем, чтобы отходящее солнце могло бы довести до обители умерших[xxiv].

Продолжение - 2 страница